Потягиваясь, расчесывая спутанные во сне бороды, открывают лавки купцы. На прилавке одной высится пирамида шляп. Утренний ветерок раскачивает сапог, подвешенный у входа в другую. То яркие, то темные куски материи, разложенные у третьей лавки, манят прохожих женщин.

Но есть здесь лавка, у которой не видно товаров. Только черного дерева распятие висит над дверями. Необычно выглядит она и внутри. Крошечное помещение почти целиком заполнено необыкновенно тучным человеком в монашеской одежде. Небольшое свободное пространство занято полками, на которых лежат какие-то свитки. Жирное лицо монаха сонно. По временам он наклоняется, достает из-под скамьи бутыль и, оглянувшись, делает несколько глотков. Потом опять дремлет. Но стоит появиться поблизости прохожему, маленькие глаза монаха тотчас благочестиво закатываются, пухлые руки соединяются в молитвенном жесте, а мокрые красные губы начинают что-то шептать.

Делая вид, что он самозабвенно молится, монах даже не повернул голову, когда дверь лавчонки с тихим скрипом отворилась и в нее вошел, вернее, протиснулся богато одетый седой человек. Он так же толст, как монах, и узкая дверь мала для него.

Войдя, он остановился у порога и тоже зашептал молитву. Прошло несколько минут, пока эти двое что-то смиренно бормотали, но в то же время сквозь ресницы полузакрытых глаз зорко рассматривали друг друга. Наконец монах вздохнул, поднял глаза и, сложив руки на животе, молча закружил двумя пальцами.

— Святой отец, — заговорил с поклоном посетитель, — я бы хотел получить, если мне позволят средства, грамоту пресвятейшего папы. Но прежде я хотел бы узнать цену.

Монах важно выпрямился, не вставая со скамьи. Короткие пальцы закружились быстрее.

— Папская индульгенция бесценна. Она написана перстами божьими. Скупость приобретающего осквернит ее. Есть ли цена искуплению грехов? Помолимся, достойный человек.

Монах вновь принялся шептать, по временам тяжело вздыхая. Посетитель почтительно ждал.

— Хочешь ли ты, достойный человек, чтобы церковь отпустила тебе содеянные грехи или печешься также и о будущих? — вдруг деловым тоном спросил монах.

— Я бы хотел и будущие! — с живостью ответил посетитель.

— Сто двадцать гульденов, — коротко отрезал монах. Посетитель испуганно попятился, пораженный названной суммой. Потом, видимо что-то сообразив, остановился.

— Не уступишь ли, святой отец? — спросил он, исподлобья глядя на монаха. — Вот все, что у меня есть, — стал он отвязывать от пояса тяжёлый кошелек, набитый монетами. Восемьдесят золотых.

Монах протянул руку и почти вырвал кошелек. Потом, медленно повернувшись, взял с полки один из свитков и, приложившись к нему губами, отдал покупателю.

Тот спрятал его под полою одежды и, кланяясь, вышел. Монах тотчас сделал несколько глотков из бутыли. День клонился к вечеру. Шесть покупателей прошло через маленькую лавку, унося с собой дорогую бумагу и оставляя множество звонких монет. Уход каждого монах запивал крепкой жидкостью. Все грузней становилось его тело, все медленнее ворочался язык, а глаза подернулись туманом.